Блокадник Атрохов Евгений Никитич

Для молодых ленинградцев блокада – всего лишь хрестоматийная дата. Не более того. Для Евгения Никитича Атрохова – это тяжёлое, голодное детство, забыть которое невозможно. И всякое напоминание о том страшном времени приносит бессонные ночи, время которых тянется бесконечно. У этих ночей особый запах – запах смерти…

До 1941-го года Атроховы  жили хорошо.  Семья у него была большая-5 человек: мама, два старших брата, Евгений и новорожденная сестра, отец с ними не жил.  Жили они в доме на Стремянной улице — в двух шагах от Невского. В выходные дни ходили  в зоопарк,  музеи. Помнит,  как узнал о войне, но до конца не понимал, что это такое. В тот день они собирались в городской парк, как вдруг услышали по радио сообщение. Дети не понимали, в чём дело. Смотрели в испуганные глаза матери, слушали, как они перешёптывались с теткой. “Война, война», — говорили все.

Увидев первые немецкие самолёты, ленинградцы ещё не поняли, что в их город заглянула смерть. Сначала бомбёжки были редкими, потом участились. Ребятишек прятали в окопы, бомбоубежища. Начались пожары.

Когда загорелись Бадаевские склады, зарево охватило полнеба. Женя с соседскими пацанами забирался на крышу, чтобы всё увидеть. Склады были совсем рядом от его района. Горели они несколько дней. А потом в городе наступил голод. Все запасы продуктов сгорели, магазины опустели.

Через неделю после начала войны 19-летний брат Иван ушёл на фронт. В семье осталось 4 человека в квартире: ни света, ни воды, ни хлеба. Всё разрушили бомбёжки.

Немцы били зловеще. Снаряды летели с жутким свистом, но уже никого не пугали. Не отдыхали немцы и ночью. Запускали на парашюте световую ракету, от которой становилось светло как днём, и опять бомбили. Ленинградцы всё ждали, когда же появятся наши самолёты? А их всё не было.

Евгений Никитич помнит блокадный паёк хлеба-125 граммов, который, по его словам, был просто «кусочком грязи» — так много было в этом хлебе примесей и так мало муки. Хотя эти «кусочки грязи» в осаждённом Ленинграде были дороже всех сокровищ мира, потому что от них зависела жизнь. Помнит смесь из горчичного порошка и разваренных пайковых макарон. Из этой смеси в его семье делали лепёшки: в те дни каждый спасался от голода как мог.

Деньги были, но ничего не стоили. Ничто не имело цены: ни драгоценности, ни картины, ни антиквариат. Только хлеб и водка — хлеб чуть дороже. В булочные, где выдавались по карточкам дневные нормы, стояли огромные очереди. Иногда между голодными людьми происходили драки — если хватало сил. Кто-то умудрялся вырвать у полумертвой старушки хлебный талон, кто-то мародерствовал по квартирам. Но большинство ленинградцев честно работали и умирали на улицах и рабочих местах, давая выжить другим.

Пришли и другие бедствия. В конце ноября ударили морозы. Ртуть в термометре приблизилась к отметке минус 40 градусов. Замёрзли водопроводные и канализационные трубы, жители остались без воды — теперь ее можно было брать только из Невы.

Вскоре подошло к концу топливо. Перестали работать электростанции, в домах погас свет, внутренние стены квартир покрылись изморозью. Ленинградцы начали устанавливать в комнатах железные печки-времянки. В них сжигали столы, стулья, платяные и книжные шкафы, диваны, паркетные плитки пола, а затем и книги. Но подобного топлива хватило ненадолго. К декабрю 1941 года город оказался в ледяном плену.

Помнит Евгений Никитич, как уже месяц не отоваривали карточки, в магазинах не было хлеба. Одна надежда была на сахарную землю. Её Евгений с другом приносили с пожарища. Когда горели Бадаевские склады, жаркое пламя растопило сахар, который растёкся во все стороны и пропитал землю. Её голодные люди собирали в кастрюли, вёдра и несли домой. Дома Женя набирал снега, растапливал его, наливал воду в землю, хорошенько перемешивал, давал отстояться и сливал в чистую посудину. После кипячения получался сладенький раствор патоки, который пили, спасаясь от холода и голода.

7 марта 1943 года Евгений Никитич был эвакуирован в село  Равнец Ишимского района. Сейчас он проживает в селе Плешково, имеет детей и внуков.

К Сибири он привык быстро. Одно было плохо – не в чем идти в школу. Учился мальчик старательно. Всю жизнь старался Евгений Никитич много работать, чтобы его дети не знали, что такое голод.

– Сибиряк   я, что уж говорить. Сибирь меня приняла, дала образование, семью, – Евгений Никитич не сетует на судьбу.

Видно такая доля ему выпала. Рад, что вырастил детей, имеет внуков. Построил хороший дом, где всё сделано его руками. И лишь иногда, в бессонную ночь, встают перед глазами ленинградские дни, штабеля трупов… И сердце сжимает холодная петля. “Ну, всё, – говорит он сам себе, – всё хорошо. Нет этого больше, нет…”